Девяностые

Как ни странно, но девяностые ассоциируются у меня не только с войной.

Точнее, они с войной почти и не ассоциируются - вот что странно.

Хотя, безусловно, та война была абсолютно чернушной.

Эталонным дерьмом, без примесей.

В том числе и для меня. Отец умер от инсульта.

Через две недели после него умерла бабушка.

Вторая бабушка торговала шоколадками по электричкам, чтобы откупить внука от армии. Мама ездили за мной в Чечню, ночевала на блок-постах и все видела своими глазами.

Август 96-го, затем дизелятник, уголовное дело по дезертирству, сводчатые подвалы в Лефортово, дурка, сортировка "Груза-200" на вокзалах в Москве…

Блин, у меня даже собака тогда сдохла.

А до этого - девяносто третий, по Таганке ходят танки, расстрел Парламента осколочно-фугасными, трассера на Арбате, пьяная возбужденная толпа, горка густой артериальной крови с белыми сгустками из бедренной артерии на ступенях мрамора, избиение милиционеров под мостом и крики "убей его!" 

А до этого - талоны. Талоны на все. На сахар, на крупу, на макароны, на сигареты, на водку, на туалетную бумагу.
И пустые прилавки магазинов. и огромные ценники в сотнях тысяч неденоминированных рублей. И задержки зарплаты родителям - по полгода, по восемь месяцев.
И инфляция, сожравшая всю зарплату, когда её наконец-то выплатили.
И какие-то странные зеленые волосатые яйца на вонючих загаженных спонтанных рынках у метро по шесть рублей штука.
Столько стоил доллар тогда - шесть рублей. Только потом я узнал, что эти яйца называются "киви". А попробовал их вообще только в двухтысячных уже, наверное.
Пустой холодильник. Реально пустой. Совершенно нищенская зарплата мамы - учителя русского и литературы, и развал космической отрасли, в которой работал отец.
И еще джинсы-варенки. Двести рублей. Полторы маминых зарплаты.
А она мне купила. Не знаю, с каких денег. Не знаю, как копила. Но я безумно хотел.
Я чуть не заплакал тогда. Чуть не плачу и сейчас.
И девяносто восьмой, когда, уже вернувшись из армии, однажды за сигаретами я ходил три раза. Я курил тогда "Петр-1", он стоил пять тысяч рублей.
Я взял пять тысяч и пошел в магазин.
Оказалось, что с сегодняшнего утра они стоят уже пять пятьсот.
Я вернулся домой, взял еще пятьсот, и пошел в магазин снова.
Но пока я ходил туда-обратно, объявили обеденный курс доллара, и пачка стала стоить уже шесть тысяч.
В общем, все как в "Черном обелиске" Ремарка.
Ну и братки, конечно же. Куда ж без них.

Помню, вышел из школы - а по улице пули летают, народ жмется к подворотням и в телефонной будке на полу лежит что-то темное, мешковатое, и из него течет красная лужа.
В ресторане "Закарпатские узоры", или, в просторечии" "Шайба", что был рядом с моей школой, очередного авторитета ручной гранатой взрывали стабильно чуть не раз в месяц.
Братки на черных джипах, расцвет гопников и шпаны с бейсбольными битами, бандитизм, черные риэлторы, трупы бабушек-пенсионеров в канализационных коллекторах, казанские, солнцевские, люберецкие, набержночелнинские, курганские, братва не стреляйте друг в друга и вообще запредельный уровень преступности.
В реанимацию можно было попасть просто за то, что недостаточно быстро поехал на зеленый, например.
И гигантская, просто какую-то тараканья толпа проституток на Тверской, около Госдумы.
Как они в прямом смысле слова оккупировали проезжавшие авто - как стаи обезьян на сафари, требующие бананов - и это было противно и страшно одновременно.
Так что какого-то особого умиления от девяностых я не испытываю.
То еще времечко было, надо заметить.
Свобода? Да, конечно. Свобода.
Но только свобода не от слова "правовое демократическое государства".
А от слова - безвластие. Это была свобода безвластия.
Делать, действительно, можно было все, что угодно.
Но при этом, желательно, чтобы был еще и автомат в багажнике.
Ну и президент-алкоголик, коробка из-под ксерокса, первый "административный ресурс", голосуй или проиграешь конечно же -тоже.
Но, черт возьми…
Все-таки, черт возьми, было в тех временах что-то безумно свободное, что-то, осмысленное, нацеленное вперед.
Казалось, что все это - бандюки, нищета, инфляция, война, нувориши на "Мерседесах" у казино в нищей стране, старики-пенсионеры, талоны, стрелки, перестрелки, бандитский беспредел, ментовский беспредел - все это остаточные явления.
Все это не фундамент новой жизни, а осколки старой.
Острые, конечно же, осколки, которые еще больно режутся, которые еще мешают жить, ходить и радоваться жизни, но мы их подметем, очистим и построим все-таки новую нормальную жизнь и страну.
Было ощущение того, что что-то главное уже сделано, что-то главное уже произошло, и теперь осталось только доделать,довести до ума, докрутить, еще немного дотерпеть - и все будет нормально.
Но самое главное…
Люди перестали бояться других людей - вот что.
Люди перестали бояться выражать себя.
Тот взрыв свободного телевидения с запредельными рейтингами, взрыв настоящей политической журналистики, новостной журналистики, взрыв ток-шоу - а половина из них были такого качества, которое нынешним даже и не снилось, и даже политические ток-шоу были, что сейчас кажется вообще невозможным - да и не только телевидения, взрыв вообще всего - бизнеса, торговли, фермерства, каких-то безумных и небезумных изобретателей, рационализаторов, людей с горящими глазами и горящими идеями, взрыв в том числе и клубной культуры, то появление всевозможных фриков, всевозможных суб-культур, панки, байкеры, металлисты, позже депешисты, рэп, рейв, хардкор, "Гагарин-пати", "Армадилло", "Мастер", "Пропаганда" и даже "Голодная Утка" - о, и "Голодная Утка" тоже - тот взрыв всевозможных течений и направлений во всех сферах жизни общества, от фермерства до кислотных сообществ, от фриков до снобистских толкиенистов - вот что харатеризует те времена лично для меня.
Люди начали самовыражаться.
Делать то, что они хотят.
Кто-то - брать в аренду землю, кто-то - красить волосы в оранжевый цвет.
И при этом - удивительное дело - оставаться пусть и противоположными - но полюсами одного единого целого.
Это было время возможностей.
Общество было объединено каким-то общим вектором развития в этом своем Диком Западе лихих девяностых.
Ощущение, напрочь утерянное сейчас.
Вот чем характеризуются те года для меня.
Тогда у нас впереди было - будущее.
Неизвестно какое, но - будущее.
А сейчас у нас впереди - только прошлое.
Да и то - говенное.

Аркадий Бабченко